Уже с первых месяцев установления большевистской власти начались репрессии против Православной Церкви и духовенства. В 1918 году декретом Церковь была отделена от Государства. По новой Конституции все служители религиозного культа и их иждивенцы были лишены избирательных прав.

В Церковно-приходской летописи Георгиевского Собора города Юрьева-Польского его настоятель протоиерей Александр Знаменский весьма подробно описывает первые послереволюционные годы. «Многие из буржуазии, в том числе и из духовенства, призывались к принудительным работам: рытью примерных окопов, перевозке тяжестей взамен лошадей (перевозка двигателя, паровика для станции электрического освещения), к обслуживанию войсковых лошадей в конюшнях, мытью полов и чистке белья военнослужащих (сестрами из женского монастыря). Все газеты, кроме Советских, были запрещены. Даже духовные официальные повременные издания прекратили свой выход. К православной Церкви всюду проявлялось враждебное отношение. Над религиозными верованиями глумились на митингах. Преподавание Закона Божия из всех школ с низших до высших было изгнано. Самые иконы из школ, как из всех общественных учреждений был вынесены. В большинство православных праздников, особенно Богородичных, предписывалось производить работы…»

Распространенными стали кратковременные аресты священников, о которых мы можем узнать иногда только по анкетам и допросам последующих лет или воспоминаниям родственников, так как никакой документации не существовало.

Безо всякого суда и следствия, на волне общегосударственной анархии и воцарившегося беззакония некоторые священники были в эти годы убиты. Так, в  Переславле-Залесском в феврале 1918 года постановлением местного Совета, стремившегося «красным террором» подавить недовольство рабочих недостатком продовольствия, был расстрелян и заколот штыками наиболее уважаемый и любимый жителями города священник Константин Снятиновский. В 1919 году при подавлении «зеленого мятежа» в Юрьевском уезде был убит священник Павел Молитвословов.

До сих пор, хотя и прошло более 100 лет со дня революции, исследователи не имеют возможности оценить весь масштаб гонений советской власти на Русскую Православную Церковь. Остаются закрытыми архивы ФСБ, содержащие также документы ЧК и ОГПУ, недоступны и фонды уполномоченных Совета по делам религии в госархивах. Возможность хотя бы фрагментарно представить себе антицерковную политику первых лет советской власти мы имеем, исследуя документы Владимирского Революционного трибунала, содержащиеся в фонде № Р-314 Государственного Архива Владимирской области (ГАВО).

В стремлении новой власти придать вид законности борьбе с контрреволюцией Декретом Совнаркома о суде № 1 от 24 ноября 1917 года во всех губернских городах учреждались чрезвычайные судебные органы — революционные трибуналы (ревтрибуналы). В декабре 1917 года ревтрибунал был создан и во Владимирской губернии.

Известный московский адвокат Сергей Артемьевич Кобяков, опубликовавший за рубежом свои воспоминания о революционных трибуналах России после переворота, писал:

«Захвативши власть, большевики немедленно приступили к «реформам». Началась ломка всех старых порядков и плохих, и хороших, и замена всего старого – новым, соответствующим новому строю. Радикальной ломке подверглись и старые судебные установления. Вышел декрет, которым уничтожались все старые суды, начиная от Сената и кончая судами мировыми. Были созданы новые суды. Большевики любят подражать Великой Французской Революции, и поэтому новые суды были названы трибуналами. Был создан Верховный Революционный Трибунал, единственное судилище на всю советскую Россию, которое должно было разбирать дела о государственной измене, спекуляции и саботаже, раз эти дела имели государственное значение…

В каждом губернском городе был создан революционный трибунал, который ведал дела всей губернии. Компетенция его не была достаточно установлена и ему подсудны были дела о спекуляции и саботаже, не имеющие государственного значения и, кроме того, и другие разнообразные дела, которые по тем или иным причинам хотели изъять от народных судей и предать в революционный трибунал»[1]. 

С. Кобяков описывает, как ему пришлось однажды выступить в качестве защитника во Владимирском Революционном Трибунале. «Приговор Трибунала был достаточно мягкий, если только можно говорить о мягкости приговора, когда судят ни в чем не повинных людей… С тяжелым чувством уехал я из Владимира. Три дня я провел в атмосфере лжи и предательства. Поистине, несчастная страна, которой управляют такие люди», — заканчивает он свой рассказ.

В 1923 г. революционные трибуналы были ликвидированы в связи с созданием губернских судов, но еще в 1922 году большая часть следственных дел против служителей церкви велась не ревтрибуналом, а ОГПУ.

Сложно сказать, насколько полно сохранились следственные дела ревтрибунала в фонде Р-314, всего их более 1300. Уже при просмотре описи можно заметить материалы, касающиеся духовенства: 18 дел в описи № 1, 13 дел в описи № 2. Кроме того, имеется несколько дел против мирян, выступавших в защиту веры и церкви, особенно в 1922 году, в ходе кампании по изъятию церковных ценностей[2]. Их действия расценивались как «дискредитирующие советскую власть».

Есть также одно дело, в котором священник выступает пострадавшим, на него напали и ограбили[3]. Однажды судили даже слишком рьяных безбожников за нарушение декрета о свободе религии.

Информация о делах по обвинению духовенства в контрреволюции, ведшихся Владимирским ревтрибуналом, публиковалась в Известиях Исполкома Владимирского Совета депутатов[4]. При сравнении публиковавшихся в газете списков неоконченных дел и заметок под заголовком «Из зала суда» со списками дел в фонде Р-314 можно судить о том, что не все дела ревтрибунала поступили на хранение в ГАВО.

Этот факт подтверждают и материалы следственного дела Владимирского губернского трибунала о Муромском белогвардейском восстании 1918 года, опубликованные в «Красной книге ВЧК»[5]. Приговором Ревтрибунала от 22-26 февраля 1919 года участники мятежа и их пособники были осуждены кто к расстрелу, кто к заключению в концлагерь, кто к штрафу. Епископа Муромского Митрофана (Загорского), близко общавшегося с организатором восстания полковником Сахаровым, постановили «признать виновным, но за старостью от наказания освободить, лишив, однако, права проживания в Муроме и Муромском уезде[6]. Монастырь же, как очаг контрреволюционных сил, закрыть». Дело, вероятно, хранится в архиве ФСБ, как и дело священника Михаила Георгиевского, осужденного в декабре 1918 года за «непризнание советской власти» к 1 году лишения свободы.

Большинство обвинений Ревтрибунала против духовенства – в контрреволюционной деятельности, антисоветской агитации, в агитации против отделения церкви от государства, в саботаже. За противодействие изъятию церковных ценностей в 1922 году священнослужители обвинялись в «растрате и подмене церковного имущества», в «присвоении и скрытии церковных ценностей от сдачи».

Редкие исключения – обвинения в проживании по чужому паспорту, скрытии излишков хлеба и земельной площади при взятии продналога, в покушении на изнасилование (оказавшимся ложным), а также в некоем в злоупотреблении по службе.

Поводом к возбуждению дел против духовенства во Владимирском Ревтрибунале были доносы в Чрезвычайную Следственную Комиссию, поступавшие как от отдельных лиц, часто руководимых корыстными мотивами, так и от различных организаций: комитета бедноты, волостного совета, отдела народного образования.

Никто из обвиняемых священников виновным себя не признал. Признания вины, как это было впоследствии в ОГПУ и НКВД, в Ревтрибунале не выбивали. Кроме того, подсудимые имели возможность получить по своей просьбе защитника-адвоката. Так, священника Михаила Флоринского защищал С.М. Архангельский.

Иногда заодно со священниками в ревтрибунале судили также их родственников. Так, вместе Михаилом Васильевичем Симским из с. Павловского Чековской волости была арестована и его супруга Александра Григорьевна, со священником с. Лазарева Муромского уезда Михаилом Ивановичем Георгиевским его сын Иван, со священником Василием Ивановичем Взоровым судили его дочь Александру за якобы «хулиганские выходки», т.е. попытки защитить отца.

Без просмотра всех следственных дел духовенства сложно сделать выводы о вынесенных Владимирским Ревтрибуналом приговорах, но, по имеющимся сведениям, большинство из них было не суровым, особенно если сравнить с последующими годами репрессий. В отличие от происходившего в других губерниях нам неизвестны расстрельные приговоры, вынесенные Владимирским ревтрибуналом священникам.

Из известных мне приговоров по 12 делам 1918-1919 годов в 10 случаях священнослужители были оправданы, а точнее, амнистированы с применением декрета об амнистии[7] в память годовщины Октябрьской революции. Их злоключения на тот момент закончились арестом и содержанием в тюрьме сроком от недели до года, а также переживаниями родных, которые все силы и средства прилагали к скорейшему освобождению. Они собирали подписи прихожан – от сельсоветов, комитетов бедноты – в защиту своих мужей. Писали и свои слезные прошения, просили выпустить на поруки. Супруга диакона села Бережок Юрьевского уезда Михаила Васильевича Скипетрова Надежда просила Чрезвычайную Следственную Комиссию «пожалеть несчастных моих детей и меня». «Умоляю Вас, — писала она, —  уважить мою просьбу и освободить до суда его на мои жены поруки, т.к. он очень слабого здоровья, а также я и мои дети буквально голодаем, т.к. он у нас был единственный кормилец наш»[8]. Вся вина диакона Скипетрова, обвиняемого в к/р деятельности, заключалась в том, что он просил о снижении непосильного продовольственного налога, а также в частной беседе говорил о том, что «большевики ведут к гибели, а Ленин есть провокатор».

В защиту священника Михаила Симского и его жены, арестованных и заключенных во Владимирскую временно-каторжную тюрьму, писали заявления их дети, работавшие и учившиеся в Москве. В следственном деле содержится несколько писем от них к родителям, изъятых при аресте. Не случайно матушка Александра пыталась при обыске сжечь эту переписку: в письмах сына Василия наряду с убеждениями подчиниться и приспособиться к большевикам («Большевики привились крепко – они подчиняют теперь многое. Они покорили большинство. Все им служат, все на них работают. И разве это преступнее чем служба царю?… Не возмущайся – не поможешь, а навредишь себе и нам. Мы служим у большевиков – это не преступление служить народу. А ведь и ты им живешь»), содержалось и немало весьма откровенных высказываний, которые воспринимались как антисоветские («…ты как священник «враг» даннаго правительства, а ведь знаешь с врагами никто не церемонится. Разве это не так? Ты, как личность, кончено, зла никому не делаешь, а тем более теперешнему правительству, но как носящее сан, как принадлежащее к известному сословию ты являешься врагом, с которым не считаются, котораго гонят и унижают». «Теперь легко попасть в несчастье. Сколько уже погибло духовенства? За что? За свои старые монархические воззрения, за смущение своей паствы…»). Василий Симский убеждает отца не надеяться на помощь от церковного начальства, отказаться от мыслей о переходе на служение в другое село, не сильно переживать об изъятых 500 рублях чрезвычайного налога и имуществе, но и не ждать их возвращения. Под угрозой ареста были и сами дети Симских: из Владимирской ЧК в иногородний отдел было послано секретное послание с просьбой произвести обыск в их квартире и изъять свою переписку, полученную от отца.

В защиту своих священников довольно активно выступали прихожане, собирая множество подписей под ходатайствами об их освобождении. В этих прошениях имеются добрые отзывы о священниках. Так, о М. Флоринском писали, что «он всегда очень хорошо относился к прихожанам крестьянам и не был «попом обиралом» и все прихожане его очень любят и как человека и как священника. Священник Флоринский никогда не выступал против Советской власти и вообще политики не касается…»[9]

Прихожане села Лежнева Ковровского уезда, объясняя несправедливость обвинений своего священника Дмитрия Ивановича Капацинского, в контрреволюционной агитации, возбуждению «к возстанию и самосуду над местною правящую властью», писали: «во имя правды и справедливости, по совести единогласно протестуем против привлечения к следствию и суду ни в чем не повинного человека – протоиерея Капацинского и убедительно просим Следственную Комиссию оставить в покое безвинно обвиняемого старца и прекратить о нем делопроизводством»[10].

Практически все обвиняемые священнослужители в ходе следствия объявляли о своей покорности новой власти, как и прежней. Протоиерей Димитрий Капацинский писал в Ковровскую Следственную Комиссию при Владимирском Революционном Трибунале:  «Своих убеждений о государственном устройстве в России я публично не говорил и никому стало быть не навязывал. Политикой я никогда не занимался и всегда сам, и другим внушал это, подчинялся всякой власти, в тягостях и нестроениях в жизни призывал людей к безропотному терпению»[11].

Большинству из судившихся во Владимирской губернии в 1918-1922 годах впоследствии пришлось пережить еще множество гонений. И если в начале 1930-х годов это были непосильные налоги, принудительные работы, ссылки и заключение в лагерь на несколько лет, то в 1937-38 годах большинство священников были расстреляны или окончили свою жизнь в лагерях. Из судимых Владимирским ревтрибуналом были безвинно убиты архимандрит, впоследствии епископ, Неофит (Коробов), диакон Михаил Васильевич Скипетров, ставший к тому времени священником, Вениамин Ильич Благонадеждин[12], Иван Алексеевич Миртов; умер в заключении священник Владимир Викторович Дунаев.

Смогли выжить «вовремя» ушедшие в тень, закончившие к середине 1930-х годов официальное служение в церкви священники, которых НКВД не трогало, в том числе и по их преклонному возрасту. Так, судимый в 1918-1919 годах Ревтрибуналом священник Казанской церкви Владимирской Ямской слободы Михаил Михайлович Флоринский, приговоренный к 6 месяцам лишения свободы, а реально отсидевший 11 месяцев, в 1930 году был приговорен в высылке за пределы Ивановской области и конфискации имущества. К 1937 году он поселился в городе Киржаче, где нелегально продолжать служить в домашней церкви на антиминсе. Не смотря на то, что информации об этом поступила в НКВД, арестован он не был, и благополучно дожил до своей кончины, случившейся в августе 1949 года.

За 5-летний период своего существования Владимирскому ревтрибуналу, несмотря на вынесение не столь суровых приговоров, удалось значительно изменить отношение людей к новой власти. Окончательно исчезли надежды на свободу слова и религии, на возможность демократии, на прекращение нищеты и голода. Их место занял страх.

Уже в 1918 году в деле священника Симского мы видим, как отказываются желавшие защитить своего священника прихожане быть понятыми при обыске: «батюшка, мы боимся». Супруга отца Михаила прячется в доме, запирая все ставни, а явившиеся для обыска члены комиссии взламывают дверь и рамы, крича, что «расстреляют у белого столба». Сам священник признается: «Пропаганды против советской власти не вел и не веду, а во избежание недоразумения я не говорю и проповедей и в церкви». Если в 1918-1922 годах большинство прихожан выступало на защиту священников и церкви, то во 2 половине 1930-х годов на это уже никто не решался.

Историк А.И. Мраморнов в статье «Обвинения против православного духовенства в Саратовском губернском революционном трибунале (1918–1920 гг.)»[13] делает вывод, что «Многие идейные принципы последующих волн репрессий сформировались в самом начале советской власти. Из контекста дел, рассматривавшихся в ревтрибунале видно, что эти принципы складывались из смешения дореволюционных антицерковных представлений и рвения людей, вставших на службу новой власти, вызванного революционной вспышкой. 

Революционный трибунал создавал видимость правосудия и являлся своего рода придатком, необходимым большевистской партии и чекистам для прикрытия тех беззаконий, которые творились ими (необоснованные аресты и задержания, внесудебные расправы, изъятие имущества, вплоть до выселения на улицу и т.п.). Почти все обвинения были необоснованными и надуманными. Поэтому не удивительно, что они вызывали ответную реакцию в народе: почти по всем разобранным выше делам собирались сотни подписей в защиту пастырей».

Он же отмечает, что «революционные трибуналы, как будто бы призванные устанавливать хотя и классово-партийную, но всё же законность, на деле почти никакими законами (даже принятой в 1918 г. конституцией, которая вообще в заседаниях трибунала не цитировалась) не руководствовались. В основу судопроизводства, и в частности – обвинений против духовенства, были положены представления и понятия отдельных большевистских деятелей, их трактовки ещё немногочисленного советского декретно-постановленческого законодательства».

Подтверждение выводов А. И. Мраморнова мы видим и при рассмотрении дел Владимирского Губернского ревтрибунала. Сохранившиеся следственные дела, ведшиеся в нем, представляют большой интерес как для изучения истории гонений против духовенства, так и для выяснения отношения к советской власти жителей России в первые послереволюционные годы.

Монахиня Сергия (Каламкарова,)  доклад на XXIII Межрегиональной краеведческой конференции во Владимирской областной научной библиотеке, 13 апреля 2018 года.

[1]  http://rushist.com/index.php/arkhiv-russkoj-revolyutsii/1650-krasnyj-sud-sergej-kobyakov  По изданию: Архив русской революции [Текст] : [В 22 т.] / Изд. И.В. Гессен. — Москва : Терра — Terra, 1991 — Т. 7-8 / изд. И. В. Гессен. — Репринт. воспроизв. берлинского изд. 20-30-х гг. — 1991. — 334, 181 с. — (Русский архив). — Кобяков, С. Красный Суд: Впечатления защитника в революционных трибуналах / С. Кобяков. — С .246-275

[2] Ф. Р-314 оп. 1 д. 449 Дело по обвинению гр-н с. Павловского в неподчинении декрету Совнаркома об удалении всех предметов религиозного культа 1921 г., 16л.

Ф. Р-314 оп. 1 д.1193 Филиппова Ивана в агитации против изъятия церк. ценностей и дискредитировании Советской власти — 59л.

Ф. Р-314 оп. 1 д. 1149 Дело по обвинению Миловидова Николая в агитации против /изъятия/ церковных ценностей и дискредитировании Сов. власти.

Ф. Р-314 оп. 1 д. 1154 Дело по обвинению Панова в дискредитировании Сов. власти в связи с изъятием церковных ценностей -53л.

Ф. Р-314 оп. 1 1167 Дело о несдаче церковных ценностей священника Чатлирова и призыве масс помочь ему в этом Светаева Александра – 16 л.

[3] Ф. Р-314 оп. 1 д. 1190. Дело по обвинению гр-н Виноградова, Соловьева и др. в разбойничьем нападении и ограблении свящ. Троицкого.

[4] Список неоконченных дел Владимирской ГСК…// Известия исполнительного комитета Владимирских губернских и уездных Советов рабочих, красноармейских и крестьянских депутатов. 1918. 6 дек. N 13.

Из зала суда// Известия исполнительного комитета Владимирских губернских и уездных Советов рабочих, красноармейских и крестьянских депутатов. 1918 г. 7 дек. N 13. С.3–4. 8 дек. N 14. С.3.

[5] Красная книга ВЧК: В 2 т. / Науч. ред., предисл., с. 3-42, А. С. Велидова]. — 2-е изд., уточн. — М. : Политиздат, 1989. — 21 см. Т. 1. — М. : Политиздат. — 415,[1] с., [1] л. ил. — По изданию 1920  года.

[6] Был выслан в г. Рязань, где в 1922 году скончался.

[7] Постановление VI Всероссийского Съезда Советов от 6 ноября 1918 года «Об освобождении некоторых категорий заключенных»; декреты ВЦИК об амнистии: от 26 апреля 1919 г.; от 5 ноября 1919 г. в память 2-й годовщины Октябрьской революции; от 1 мая 1920г. «Амнистия к 1 мая 1920 г.» и др.

[8] ГАВО Р-314 оп.1 д. 78 л.23.

[9] ГАВО ф. Р-314 оп.1 д.73 л. 31

[10] ГАВО Р-314 оп.1 д. 7 лл. 6, 13

[11] ГАВО Р-314 оп.1 д. 7 л.14

[12] Канонизирован как священномученик

[13] Церковно-исторический вестник. 2008. № 15. С. 106 – 115. Публикация в интернете: http://www.bogoslov.ru/text/1426309.html